Биляна Срблянович - Кузнечики [=Саранча]

Симич: Но ты же ее член.

Игнятович: Ну, конечно!

Симич: Разве у тебя нет своего мнения? Своего голоса?

Игнятович: Есть, я ничего не говорю. Но поэтому я и не хочу его тратить. Если все против, и я против. Зачем же плыть против течения.

Симич теряет терпение.

Симич: Но послушай. Это же ты предложил мне стать кандидатом!

Игнятович: Да, я ничего не говорю…

Симич: Меня вообще это не интересовало!

Игнятович: Тогда чего же ты так переживаешь?

Симич: Как ты не понимаешь?

Игнятович: Не понимаю. Чего ты так распалился?

Симич: Хорошо, Павел, у меня же есть хоть какая-то честь.

Игнятович: Ой, «честь»! При чем тут это? Не преувеличивай, Милисав! Да, я тебе предложил, но обстоятельства… Забудь, брат, оставь, не переживай.

Симич: Забыть? Так же, как ты забыл, что я твоему сыну…

Симич замолкает. Не хочет говорить в присутствии ребенка.

Игнятович: Что ты моему сыну? Помог защититься? И что? Много он имеет от этого диплома. Даже пяти лет не отработал по специальности.

Симич: Я не хочу говорить при ребенке.

Игнятович: Ну, и не говори.

Симич: Девочка, иди поиграй немного на улице.

Алегра: Вы что, выгоняете меня из моего дома?

Игнятович: Милисав, не зли ее.

Симич: Тогда ты скажи ей.

Игнятович: Я?

Алегра: Это же вы сказали, чтобы я шла на улицу. Из моего дома.

Игнятович: Нет, моя дорогая. Он не то хотел сказать. Правда?

Алегра: Под дождь?

Симич: Я действительно не это имел в виду.

Алегра: А что вы имели в виду?

Симичу как-то непривычно оправдываться перед десятилетним ребенком, пусть она хоть сто раз будет внучкой Игнятовича.

Симич: Послушай, девочка, мы с дедушкой говорим о важных вещах. И детям это слушать не нужно.

Алегра: Значит, мне не надо это слушать.

Симич: Правильно.

Алегра: Значит, есть вещи, которые мне, в моем доме не надо слушать?

Симич: Павел, что это такое?

Игнятович: Послушай, Милисав. Я кое-что тебе скажу. Ребенок прав. Ты не можешь приказывать ей в ее доме. И сейчас еще кое-что тебе скажу, если хочешь. Знаешь, почему она не хочет тебя слушать? Знаешь, почему? Потому что ты был за коммунистов!

Алегра: Вы коммунист?!

Алегра кричит так, как другой ребенок кричал бы «У вас есть собака?!» или «Вы еврей?!», или «Вы цыган?!».

Симич: Я?! Коммунист? Как… Это было в школе.

Игнятович: Но было же!

Симич: Еще перед войной!

Алегра: Вы коммунист! КОММУНИСТ!!!

Алегра на самом деле понятия не имеет, что кричит. Она только знает, что если будет продолжать, то нервы у Симича сдадут. Поэтому и кричит.

Симич: Но и ты был! И на много дольше!

Алегра не перестает кричать, поэтому обоим старикам приходится ее перекрикивать.

Алегра: Коммунист, коммунист, коммунист, коммунист…

Игнятович: Это не то!

Симич: Но я вышел из партии!

Игнятович: А меня выгнали! Чувствуешь разницу! Я был плохим коммунистом!

Алегра в конце концов перестает кричать. В тот же момент замолкает и Симис. Алегра садится к Игнятовичу на колени. Она обнимает дедушку и недовольно смотрит на Симича.

Алегра: Дедушка, скажи коммунисту, чтобы ушел из моего дома.

Игнятович: Ты типа какого-нибудь дисидента, но этого не достаточно.

Симич: Не достаточно?

Игнятович: Нет.

Алегра: Дедушка, скажи коммунисту…

Игнятович не говорит ничего. Однако ему неприятно. Симич встает.

Симич: Я пойду.

Игнятович: Так будет лучше. И больше не приходи. Нет необходимости. Живи и убери амбиции. Это мой тебе совет.

Симич облизывает свои вставные зубы.

Симич: А мой тебе совет, Павел, чтобы ты последил, чтобы никто не проговорился. Чтобы не сказал, что ты делал в молодости. Кого ты своими руками, Павел.

Игнятович: Перестань, Милисав. Иди.

Симич: Последи, чтобы я не проговорился. И кого ты, и как ты. Своими же руками.

Игнятович: Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь.

Игнятович лжет, но он спокоен. У него нет ни переживаний, ни угрызений совести. Ничего нет.

Симич: Не заставляй меня вспоминать, Павел! Не заставляй меня называть это число. Если его узнают, посмотришь, чем это обернется!

Игнятович: Давай, иди.

Симич уходит. Из кухни, из дома и из жизни этого человека. Игнятович остается с внучкой. Он спокоен, так как совести у него нет.

Алегра: Дедушка, а этот человек правда коммунист?

Игнятович молчит. Не отвечает.

Алегра: Дедушка, а что такое коммунист?

Игнятович задумывается. Потом решительно отвечает.

Игнятович: Ничего, дорогая моя. Этот человек все равно — ничто.

Затемнение

Место отдыха на шоссе. Деревянная скамейка, бревенчатый обеденный стол. Мусорный бак полон отходов после туристов, после обедов водителей и проезжающих. Фредди ведет под руку своего отца, мрачного старика с тростью. Тот идет тяжело, прихрамывая на левую ногу. Фредди внимателен, терпелив. Он идет спокойно, в ритм отца. В другой руке у него корзина, полная продуктов: сэндвичей, фруктов, воды.

Фредди: Спокойно, папа. Мы никуда не торопимся. Спокойно.

Отец Фредди медленно садится на скамейку. Опирается о свою трость, смотрит, как и всегда, куда-то вдаль. Фредди не садится. Ставит рядом с отцом корзину с продуктами.

Фредди: Здесь есть все. Сэндвичи, цыпленок в фольге, яблоки, молоко.

Отец вообще не реагирует. Он никогда не реагирует, никогда не подает ни малейшего знака, что понимает, что ему говорят. Просто смотрит своим мрачным взглядом на какую-то точку на горизонте. И неизвестно, видит ли он вообще что-нибудь. Фредди пытается последний раз.

Фредди: Сахар тоже есть. Папа. Сахар тоже есть.

Отец не реагирует. Даже на сахар, который любит, который всегда крадет, который прячет во рту, из-за которого он лишился всех пальцев на правой ноге, но что все равно не смогло остановить болезнь. Старик не реагирует даже на упоминание о сахаре. И Фредди как-то решает, что это все. Что его отец не осознает, кто он такой, где находится, что происходит вокруг. Не осознает ничего.

Фредди: Ладно, папа. Я пошел.

Фредди все же оглядывается. Потому что план его ужасен. И потому что он не уверен, что действительно это сделает. Что он здесь, на этом месте оставит своего отца, который потерял разум, который не знает даже своего имени, но даже если бы знал, то и от этого не было бы никакой пользы, потому что он молчит уже годами, ни с кем не разговаривает, просто сидит, опираясь на трость и, молча, сморит перед собой.

В сущности, ни его дети, никто другой не знает точно, почему он перестал говорить. И почему он вдруг стал злым. И на кого. И из-за чего. И как это произошло.

Фредди оглядывается. Может, хоть сейчас его отец отреагирует. Может, он подаст хоть какой-нибудь знак. Может, покажет, что он разумен, что понимает хоть что-нибудь.

«Вообще,» — думает Фредди, — «то, что я сейчас делаю, для его же блага.»

«Потому что, может, хоть это вырвет его из этого абсолютно бессознательного состояния. Может, это пробудит его из глубокого сна, потому что ведет он себя как человек, который спит, только просто случайно еще и ходит во сне.»

Так Фредди говорит себе, чтобы не сойти с ума на этом месте от угрызений совести. А отцу говорит:

Фредди: Я пошел.

Фредди засовывает руку во внутренний карман отцовского пиджака. Достает его бумажник, а из него документы с фотографией. Кладет их себе в карман. Потом из другого кармана достает деньги, большое количество купюр. Часть кладет в бумажник отца, остальное — рассовывает по карманам одежды отца.